Кто-то упрямо не верит в судьбу, Люцифер же наоборот убеждён, что свою благоверную встретит в любом из миров - мёртвых, живых или тех, кто вознёсся на небеса. Их встреча как нерушимая точка в истории вселенной, и сколько бы раз мироздание не стремилось откатиться к нулю их знакомство повторится обязательно. Как обязательный шаг к тому, что просто обязана возникнуть сила, которая сможет дать отпор святым небесам, посеять среди людей семена греха, похоти, алчности, разврата и ненависти.

Своими руками или руками других демонов - оно и не важно.

Достаточно просто управлять.

Люди современности почти не нуждаются в поддержке извне. В их мыслях - жажда денег, порно, быстрой наживы, искромётного успеха, ради которого они готовы заложить даже собственную бессмертную душу. Они не готовы прикладывать усилия, хотят здесь и сейчас обрести то, чего желают в моменте: славу, вечной любви, бессмертного богатства. Их желания сами приводят к ним тех, кто готов исполнить за символическую плату, и может быть Люцифер не слишком хороший правитель ада и возложил на плечи благоверной столько, что даже её исполинная осанка скривилась, среди живых он чувствовал себя уверенно. Построил свою империю и теперь легко существовал в обоих мирах.

Но ведь их встреча неизбежна. Снова.

Люц не оглядывается, просто знает, что она случится, сегодня или завтра, на улице или в торговом центре, во время дождя или когда с неба на голову будут падать обломки самолёта, потерпевшего крушение.

При любых обстоятельствах Лилит будет самым прекрасным, что есть во всех мирах.

Он узнает её, окажется рядом и протянет сладкий налитый соком плод, предлагая вкусить его и попробовать вместе первозданный грех.

Кто же знал, что у этой встречи будет действительно настолько нелепый душок.

Как и полагает без пяти минут холостяку, чей брак держится исключительно на его нежелании подписывать документы о разводе, Люц может позволить себе выйти в магазин в семейниках с пони, халате и майке с выразительным пятном горчицы. В его корзине продуктов - банка мороженного и бутылка виски, а вместо обуви домашние тапочки с дыркой, из которого торчит большой палец. И именно так он встречает её, статную, красивую, с идеальной укладкой, выбирающую между сраным тофу и баночкой консервированного горошка.

- Привет, дорогая, - улыбается неловко, проводя ладонью по щетинистому подбородку.

Вкрадчивый шепот вяло струится с губ прямо в ухо, стекает внутрь, обволакивает разум тонкой легкой дымкой, сладкой и нежной, как аромат благовоний в старом храме. Она говорит ровно то, что от нее хотят услышать, но то лишь средство для достижения цели.  Улыбка в уголках, едва уловимая, служит ответом на волю, прогнувшуюся под напором завораживающего голоса. Кафка силы своей не стесняется — дали шанс, так пользуйся, не медли. Утром уже успела забрать из магазина дорогие серьги: то не воровство, а подарок, хозяин же сам попросил их взять, а что его к этому побудило не имеет значения.

Сильвер Вульф фыркает и ворчит, что рисковать ради побрякушек — это бред и ребячество, рано или поздно ее арестуют (и кто кого еще должен упрекать в легкомысленности). Но Кафка точно знает, когда и где ее поймают, но это не произойдет сегодня. Она внимает каждому слову Элио словно гласу Эона, снизошедшему до простых смертных. Не глупая же, понимает, что она — его инструмент для выполнения собственных целей (и Кафка не против быть им, если наградой станет исполнение условий договора).

Кафка смотрит на себя в зеркало, прикладывает новые серьги к ушам, разглядывая неуемный блеск в крупных фиолетовых камнях. Голос Блэйда звучит позади, и она оборачивается, оставив украшение на столе.

— Меня ваша сделка меня никак не касается. Когда наступит твое время Элио сам даст тебе знать, — непринужденно отвечает Кафка — доверять Элио как заложенный при рождении инстинкт, его предсказания ни разу не давали сбой, потому их удел смиренно подчиняться и следовать по распутанным узелкам на полотне неопределенного будущего. Иронично, что это его называют «рабом судьбы», когда на самом деле раб — кто угодно, но только не Элио.

Глаза Блэйда — не два бездонных озера, какими были раньше, а рябь и взбаламученная грязь с самого дна. Даже если он силится скрыть слабость, выходит у него паршиво. Кафка поднимается с места, чтобы приобнять измученного Блэйда за плечи, заставить сесть на край небольшого дивана.

В его теле — боль, в разуме — буря, и спокойствие найти сложнее, чем для Кафки почувствовать каково это, встретиться лицом к лицу с леденящим кровь страхом. Так вот каково оно, когда изнутри на клочки демоны рвут незримую материю. Блэйд с Кафкой в одном похожи — жаждут обрести то, что никогда им не достанется.

Кафка склоняется к его уху, губами чуть не касается мочки. Едва заметная дрожь теперь ощущается сильнее, ближе, он как кошка, выпрыгнувшая из воды на холодный воздух.

— Слышишь меня, Блэйдик? — ласково начинает она, но ответ на этот вопрос как будто и не ждет даже. Закрывает глаза, растворяясь в моменте всего на мгновение. — Тише, скоро все это закончится, и ты снова сможешь нормально дышать.

Error. Error. ERROR. System error.

Про… про… ро-сим извинения у-у-у-у…абонента.
Система пытается-пытается-тается-тается подключиться…

Дикий в своей ненормальности сигнал бьёт по ушам, грозя разорвать перепонки. Но мужчина больше переживал за собственный мозг, который от этого визга готов был просто разорваться на две ровные половинки. К тому же, мигая ярко красными, словно цветы ликориса, всполохами перед глазами и разного рода окошками с уведомлениями об ошибках, что не прочитать нормально, не отключить. Повторяющий следом за текстом противный электронный голос, тоже не добавлял спокойствия. Заикаясь и захлебываясь, как умирающий в припадочных муках вместе с текстом, оставляя за собой нервно дергающийся глаз и головную боль.
…к основному источнику питания. Приносим и-и-и-извинения за…
Да имел я этот ваш источник! Вырубайся чертова галлюцинация!

Взглядом, которым глава пика Цинцзин всматривался в кнопку с крестом в углу полупрозрачного окошка, впору было разрезать все двенадцать пиков Цанцюн до основания или залить их кровью, так и жаждущей пойти горлом. Для пущей убедительности стукнув несколько раз сложенным веером по собственному глюку, который обиженно пошел рябью и всё же исчез из поля зрения.

— Проклятье!

В пылу праведного гнева, молодой мужчина взмахнул рукой, расправляя веер с живописным узором гор и принялся старательно им обмахиваться. С момента своего пробуждения, эта была первая попавшаяся ему в руки и единственная вещь, которая давала примириться с действительностью: ощущая реальность предмета в руках, куда-то направить собственное волнение и за которым его же можно скрыть. Удобно.

Но, как бы он не злился, в груди по непонятным причинам разливалась тоска и грусть. Хотя почему без причин. Их у него внезапно оказалось неприлично много, так бы кому их передать жестом доброй воли. Мало того, что стоило открыть глаза, как оказалось, что он ничегошеньки не помнит, так ещё и какая-то хрень начала орать, что он переместился в роман в тело персонажа по имени Шэнь Цинцю и что ему надо изменить сюжет “Путь гордого и бессмертного демона”, чтобы вывести его на другой уровень популярности. Правда почти сразу выйдя из строя, так и не удосужившись объяснить, что это вашу_ж_мать такое? Из плюсов он успел узнать: как его зовут, что он старейшина пика Цинцзин и что у него есть меч Сюя. Что ж… в крайнем случае, этим самым мечом можно проткнуть того, кто устроил ему этот личный психодел. Потому как остальные вроде не видели этой летающей за ним хрени.

На каких-то инстинктах, Шэнь старался сохранить лицо и не впадать в панику, задавая изначально глупые вопросы по типу: “Где здесь камера? О, у вас отличные костюмы, шили сами или заказывали?” Кстати, что такое камера, он бы и сам хотел знать. Хватило и того что, когда глава школы узнал о том, что он его не помнит, чуть сам не впал в полное отчаяние и самобичевание. Зато не поленился объяснить положение дел в школе, за что ему отдельное спасибо и плюсик в карму. Уделив зачем-то особое внимание какому-то мелкому. Вроде он его назвал Ло Бинхэ.
Бедный ребенок, которого заперли в сарае для дров. И, черт возьми, с его собственной подачи!

Мысленно отвесив себе знатного подзатыльника за жестокое обращение с детьми и проводив главу, первым что сделал Шэнь, так это прикрикнул Мин Фаня и приказал выпустишь мальчишку. И тут же его личный глюк словно из ниоткуда начал столь же припадочно вещать об ООСе. Что это была за дрянь, Шэнь разумеется не понял. Или понял, но не мог сказать откуда он знает об этом. Но чтобы Система не говорила, так же быстро исчезала, оставляя своего подопечного самому разгребать то, во что он вляпался. И его это вполне устраивало.

Вдох. Выдох. Прикрыв глаза Шэнь опустил ресницы, скрывая за веками зеркала души и все кипящие в них эмоции, ведь не должно великому мастеру вести себя столь импульсивно. Надо собраться. Взять себя в руки и вернуть память, разобраться с личным нарушителем его душевного и психологического спокойствия в лице системы и найти того, кто виновен во всем происходящем.

Заранее положив цветочки на могилку автора этого второсортного романа, заклинатель поднял взгляд на гладь озера перед собой. Всё же в душе он явно был ценителем искусства, ведь спустя некоторое время созерцания открывшейся перед ним картины, на душе стало немного легче, а на губах заиграла тенью улыбка.

Error. Error. ERROR. System error.

Про… про… ро-сим извинения у-у-у-у…абонента.
Система пытается-пытается-тается-тается подключиться…

Дикий в своей ненормальности сигнал бьёт по ушам, грозя разорвать перепонки. Но мужчина больше переживал за собственный мозг, который от этого визга готов был просто разорваться на две ровные половинки. К тому же, мигая ярко красными, словно цветы ликориса, всполохами перед глазами и разного рода окошками с уведомлениями об ошибках, что не прочитать нормально, не отключить. Повторяющий следом за текстом противный электронный голос, тоже не добавлял спокойствия. Заикаясь и захлебываясь, как умирающий в припадочных муках вместе с текстом, оставляя за собой нервно дергающийся глаз и головную боль.
…к основному источнику питания. Приносим и-и-и-извинения за…
Да имел я этот ваш источник! Вырубайся чертова галлюцинация!

Взглядом, которым глава пика Цинцзин всматривался в кнопку с крестом в углу полупрозрачного окошка, впору было разрезать все двенадцать пиков Цанцюн до основания или залить их кровью, так и жаждущей пойти горлом. Для пущей убедительности стукнув несколько раз сложенным веером по собственному глюку, который обиженно пошел рябью и всё же исчез из поля зрения.

— Проклятье!

В пылу праведного гнева, молодой мужчина взмахнул рукой, расправляя веер с живописным узором гор и принялся старательно им обмахиваться. С момента своего пробуждения, эта была первая попавшаяся ему в руки и единственная вещь, которая давала примириться с действительностью: ощущая реальность предмета в руках, куда-то направить собственное волнение и за которым его же можно скрыть. Удобно.

Но, как бы он не злился, в груди по непонятным причинам разливалась тоска и грусть. Хотя почему без причин. Их у него внезапно оказалось неприлично много, так бы кому их передать жестом доброй воли. Мало того, что стоило открыть глаза, как оказалось, что он ничегошеньки не помнит, так ещё и какая-то хрень начала орать, что он переместился в роман в тело персонажа по имени Шэнь Цинцю и что ему надо изменить сюжет “Путь гордого и бессмертного демона”, чтобы вывести его на другой уровень популярности. Правда почти сразу выйдя из строя, так и не удосужившись объяснить, что это вашу_ж_мать такое? Из плюсов он успел узнать: как его зовут, что он старейшина пика Цинцзин и что у него есть меч Сюя. Что ж… в крайнем случае, этим самым мечом можно проткнуть того, кто устроил ему этот личный психодел. Потому как остальные вроде не видели этой летающей за ним хрени.

На каких-то инстинктах, Шэнь старался сохранить лицо и не впадать в панику, задавая изначально глупые вопросы по типу: “Где здесь камера? О, у вас отличные костюмы, шили сами или заказывали?” Кстати, что такое камера, он бы и сам хотел знать. Хватило и того что, когда глава школы узнал о том, что он его не помнит, чуть сам не впал в полное отчаяние и самобичевание. Зато не поленился объяснить положение дел в школе, за что ему отдельное спасибо и плюсик в карму. Уделив зачем-то особое внимание какому-то мелкому. Вроде он его назвал Ло Бинхэ.
Бедный ребенок, которого заперли в сарае для дров. И, черт возьми, с его собственной подачи!

Мысленно отвесив себе знатного подзатыльника за жестокое обращение с детьми и проводив главу, первым что сделал Шэнь, так это прикрикнул Мин Фаня и приказал выпустишь мальчишку. И тут же его личный глюк словно из ниоткуда начал столь же припадочно вещать об ООСе. Что это была за дрянь, Шэнь разумеется не понял. Или понял, но не мог сказать откуда он знает об этом. Но чтобы Система не говорила, так же быстро исчезала, оставляя своего подопечного самому разгребать то, во что он вляпался. И его это вполне устраивало.

Вдох. Выдох. Прикрыв глаза Шэнь опустил ресницы, скрывая за веками зеркала души и все кипящие в них эмоции, ведь не должно великому мастеру вести себя столь импульсивно. Надо собраться. Взять себя в руки и вернуть память, разобраться с личным нарушителем его душевного и психологического спокойствия в лице системы и найти того, кто виновен во всем происходящем.

Заранее положив цветочки на могилку автора этого второсортного романа, заклинатель поднял взгляд на гладь озера перед собой. Всё же в душе он явно был ценителем искусства, ведь спустя некоторое время созерцания открывшейся перед ним картины, на душе стало немного легче, а на губах заиграла тенью улыбка.

Умные часы на запястье негромко вибрировали, подстраиваясь под сердцебиение нового хозяина, а хозяин этот стоял, глядя в одну точку, и не зная, что делать сейчас, радоваться за то, что дружище выбрался из пучин депрессии и занялся делом или же напротив, расстраиваться, потому что прекрасная, чистая, светлая квартира теперь напоминала склад контрабандиста. Пусть даже, зная Нираги, можно было не сомневаться в том, что внутри коробок вряд ли найдутся аккуратно запакованные пакеты с героином или хотя бы бедный камбоджийские дети.

— Спасибо.

Чишия отмер, направляясь следом за соседом на кухню. Ему нужно было переварить информацию, а для этого сначала занять свои руки, потому Шунтаро позволил Нираги колдовать над обеденным столом, а сам взялся качать приложение и настраивать часы под себя. Он никогда не пользовался подобными гаджетами, потому что знал свой пульс, давление и примерные фазы глубокого сна. И все-таки подарок стал приятной неожиданностью, как минимум потому, что какие-то вещи Чишии дарили только на День рождения и Новый год — родители (как правило, деньги) и коллеги (они обходились книгами и сертификатами в соответствующим магазины).

Часы довольно пискнули, синхронизировавшись с телефоном, и умная машинка принялась считывать пульс. Посчитав дело завершенным, Чишия опустил руку и пододвинул ближе к себе тарелку. От его взора не укрылись пятна чая и отпечатки пальцев, оставшиеся на толстом стекле столешницы. Тихо вздохнув, Шунтаро грустно подумал о том, что неплохо бы повидаться с Куиной и рассказать ей о новых событиях в своей жизни, а заодно узнать, ка она чувствует себя после выздоровления.

— Психолог не такой уж плохой вариант, — произнес Чишия. — Мне тоже порекомендовали. Точнее настояли. Для докторов это обычная практика.

Судя по Нираги, он все еще ломался, не в силах принять верное решение. Но какое именно решение будет верным не знал даже Шунтаро. Почему-то он не горел желанием встречаться с госпожой Арима.

— Расскажите, зачем вы сюда пришли.

Они сидели друг напротив друга, психотерапевт в кресле, что стояло в тени, так что видны были лишь ее длинные стройные ноги в модных кожаных лодочках. Чишия, напротив, сидел под светом лампы, и ему совершенно это не нравилось, ведь, как известно, на большинстве допросов применяется именно эта техника. В лицо заключенному бьет яркий луч, не дающий скрыть ни единой эмоции, тогда как полицейские находятся вне зоны видимости. Очень удобно, черт возьми.

— У меня есть предписание от главврача.

Взмах ручки. Она давит на бумагу блокнота, вырисовывая иероглифы. Чишия спокоен. Техника допроса на него не действует, потому что его эмоциональный диапазон не может поспорить своей широтой даже с зубочисткой.

— И все?

— Да.

Госпожа Арима сменила позу. Теперь она закинула ногу на ногу. Кожаное кресло под ней слегка поскрипывало. Запах мебель абсолютно свежий — раньше в больнице был психотерапевт, но по какой-то причине она ушла, а новая хозяйка пожелал сменить всю обстановку. Теперь все было как в классических американских фильмах — уютная мягкая мебель, рабочий стол из светлого дерева, кремовые шторы на окнах и мягкий ковер под ногами. Рисунок на нем был затейливым. Если смотреть с разных сторон, увидишь разные же фигуры.

— Хорошо. Вы можете звать меня Арима. Я могу называть вас Чишия?

Второй шаг — установление доверия. Это Шунтаро знал тоже — в его университете два года преподавали курс базовой психологии. После направления разделились, и одно время Чишия продолжить обучение на клинического психолога.

— Ваш дипломы, — он не дал ответ и повернул голову, рассматривая стены, украшенные рамками. — Государственный университет Токио, после два года в университете Иллинойс. И наконец практика, снова в Токио. Сначала частная, а теперь вы решили податься в больницу при университете. Захотели вернуться в альма-матер или есть что-то еще?

Женщина продолжала писать. Пауза затягивалась, Чишия равнодушно смотрел в сторону. Молчание его не беспокоило.

— Чишия, на последнем приеме у вашего лечащего врача вы упоминали о проблемах со сном. Кошмары, но не бессонница. В вашей семье кто-нибудь страдал расстройствами нарушения сна?

— Предполагаю, все дело в амбициях, — Шунтаро будто не слушал. — Вы добились, чего хотели. Уверен, Иллинойс принял бы вас с распростертыми объятиями, как и Токийский университет. Но преподавательская деятельность вас не интересует. Вам не так много лет, однако, как я понял, вы обладаете солидным опытом. Уверен, вы рассматривали для себя две возможности — отдаться деятельности в больнице при родном университете или же начать работу с заключенными. Вы здесь, а значит, последних вы решили приберечь на десерт.

— Какие у вас отношения с родителями?

Чишия медленно повернул голову и устремил взгляд на женский силуэт. А вот и третий шаг — поговорить о семье. Постараться найти причину в глубоком детстве. Возможно, ребенка подвергали физическому или эмоциональному насилию. Или же он и вовсе не знает своих родителей, потому что они отказались от него и передали на воспитание в приемную семью. Также был вариант с отцом или матерью, рано умершими. Или кто-то из родителей принял решение завести новую семью.

— Вы не найдете в моем детстве ничего интересного. Меня всего лишь мучают кошмары. Я хочу спать спокойно.

Ручка остановилась. Арима подняла голову и улыбнулась.

— Думаю, на сегодня хватит. Я выпишу вам рецепт, легкое снотворное. Пожалуйста, постарайтесь побольше гулять и дышать свежим воздухом. На следующей неделе мы продолжим во вторник, в то же время. Благодарю, что пришли, Чишия.

Он встал и поклонился, после чего направился к двери. Однако дернув за ручку, Шунтаро вдруг остановился. Среди дипломов он заметил кое-что странное, картину, единственную картину, что была в кабинете. На полотне было изображено чаепитие, и в героях Чишия безошибочно узнал Безумного Шляпника, Алису, Соню и Мартовского зайца.

— Что-то не так? — донеслось вслед.

— Во вторник, в то же время, — заучено повторил Чишия. — Благодарю за помощь, Онаки-сан.

Домой он вернулся раньше обычного и с некоторым удивлением заметил, что Нираги нет. На кухне нашлась кривоватая записка "Ушел гулять", сопровождаемая таким же кривым улыбающимся смайликом. Записку Чишия переложил в вазу, где обычно лежало печенье, после чего взялся за готовку, точнее все, что ему нужно было сделать, это разогреть ужин.

Дверь скрипнула и открылась в десятом часу, Шунтаро к тому момент уже устроился в гостиной, прямо на полу, скрестив ноги по-турецки. Он читал энциклопедию по психиатрии и поднял голову, когда Нираги, грязно выбранившись, запнулся о порог и буквально влетел в квартиру.

— Сложный день? — в голосе Чишии звучало равнодушное участие. — В холодильнике контейнер, разогрей. Думаю, ты голоден.

Мы просто искупаться съездим, ну, лето всё-таки... сегодня. Фиг знает сколько оно продлится...

Мейбл всю дорогу не могла усидеть на месте. Слишком велика была её радость от поездки, энтузиазм увидеть "всё и вся", и просто восторг от того, что они с братом вновь вернулись в Гравити Фоллс. По дороге Мэйбл фотографировала, болтала с Кэндис и Грендой, постоянно строчила что-то в телефоне, вертелась ужом на сковородке, пытаясь рассмотреть красоты Орегона и постоянно задевая кроссовками колени ворчащего Диппера. Дип честно пытался поспать. Надвинув низко кепку на лицо, скрестив руки на груди, мальчишка ворчал и шипел на сестру каждый раз, когда розовый кроссовок Мэйбл прилетал ему прямо в коленную чашечку, или когда слишком озадаченная красивым кадром сестрица пару раз чуть не выпала из окна, Пайнс едва успевал схватить её за свитер в последний момент, и тогда кроссовком прилетало уже ему в челюсть. А когда девочки ещё начали распевать последних хит последнего бойзбэнда под названием "Любовная Любовь", тот понял, что домой он хочет уже сейчас. Словом, поездка не отличалась от других ни капельки.
"Малёр Бьютт — потухший вулкан, расположенный в округе Малёр, штат Орегон. Между 20 и 15 миллионами лет назад в регионе от северо-центрального Вашингтона до северо-восточной Калифорнии произошла серия извержений вулканов и наводнений из базальтовой лавы, охвативших тысячи квадратных миль." - мерный, заунывный и какой-то уставший голос экскурсовода вводил в состояние, близкое ко сну или трансу. Было очень хорошо заметно, что экскурсоводу, плотной низенькой дамочке невнятного возраста, с пестрыми безвкусными крупными бусами унизанными дешевыми кольцами пухлыми руками. Говорила она долго и монотонно, видимо, и не надеясь, что её будут слушать. Публика и не слушала. Дети бегали, родители их зевали или тыкались в телефонах. То ли публика была под стать, то ли всё же виной была манера изложения - круговая порука как она есть.
"Считается, что ведьмы когда-то использовали вершину Бьютта в качестве места для темных ритуалов, и теперь, если кто-то окажется рядом с этим местом ночью, он должен быть начеку. В темную ночь велик риск встретить бесоподобных существ, которые бродят по окрестностям. Некоторые говорят, что эти существа - демоны; другие говорят, что они того или иного сорта существа Фейри. В любом случае, это всего лишь новая городская легенда, а гулять по ночам в таком месте в принципе - плохая идея". Экскурсовод замерла, отпив воды из полупустой бутылки в её сумочке. Мэйбл, уловившая последние слова женщины, перевела взгляд на навострившего, как лисица, почуявшая добычу, брата, и неожиданно ткнула его локотком в бок, прямо по худым ребрам.
- Что, новые приключения учуял?
- Отстань.  - Диппер прошипел, потирая ушибленное место. Удар у сестрицы был хорош.
Та, закатив глаза под лоб, лишь фыркнула.
- Только Дип, давай без в этот раз без безумных треугольников, восстания зомби и без сумасшедшего Гидеона, да?

Шум нарастал гулом криков и грохота. Воздух нагревался, а свет наливался бордово-красным цветом, как кровь. Гидеон хмурился, вглядываясь в окружающую его атмосферу хаоса, прячась за углами домов, наблюдая за пузырями безумия и стараясь избегать соприкосновения с ними. Становилось жарковато в его пафосном голубом ковбойском костюме, но лучше он, чем уродливая оранжевая роба заключённого. Не то, чтоб он конкретно ненавидел оранжевый цвет, но носить тюремную одежду ему, конечно же, больше совсем не хотелось. Эти нелепые тряпки, старые, затхлые или пахнущие хозяйственным мылом, грубоватые, из-за которых чешется все... кажется, он слишком изнежен, привык уже к выполнению каждой блажи. Легко доставшееся из-за тёмной магии богатство вскружило ему голову и тем паче мальчишку злило, что по стечению обстоятельств он вдруг этого богатства лишился и терпел травлю, давление и побои от надзирателя, благо хоть поклонников нашел. А еще Билл смог прорваться в этот мир и благодаря ему Гидеон со своими поклонниками освободился. Но...
Что-то изнутри не давало ему покоя. Остатки совести и стыда, животного страха. Гидеон растерянно глядел кругом, периодически вытирая лицо от пота, поджимая и покусывая нижнюю губу, ёжась при взгляде на всех страдавших людей, которые бегали и суетились. С одной стороны, ему было плевать. Теперь на его шее висел золотой ключ с летящей звездой и ее радужным хвостом, ключ от шара, в котором драгоценная Мэйбл Пайнс в заточения своих фантазии, зато в безопасности и не обратится в камень или еще в бог знает что или кого. Когда придет подходящий момент, Глифул освободит ее и скажет, что оберегал ее кокон все это время. Они с Биллом сохранили для нее счастливый миг бесконечного одного лета, разве не по-геройски? Тогда она наконец примет его всепоглощающую любовь!
Наверное.
Да разумеется... нифига подобного.
Гидеон был почти уверен в том, что Мэйбл запихнёт ему этот ключ куда-нибудь в... разные "интересные" места, если узнает, что пока она была заперта, ее "дурацкие" дядюшки, "дурацкий" брат, ее эти подружки погибли или ещё как-то пострадали.
Гидеон тяжело вздохнул.
Эта потрясающая девчонка слишком... семейная. Что-то в этом было особенное. Гидеона это раздражало, но в то же время широта ее души искрилась статическим электричеством, искрами по шерсти ее ярких наивных детских свитеров, притягивала его к себе и распаляла желанием обладать, быть рядом, требовать внимания как маленький ребёнок, упорно, упрямо, капризно топая ногами. Наверно, ему просто было обидно, что Пайнсы не захотели его принять. Возможно, если бы он принял предложение дружить, то все было бы нормально. Но ему этого катастрофически мало. Она могла быть стать подругой, "сестрой", "слегка_мамой", но вот загвоздка: Гидеон не знал, что такое семья. У него было некое сумрачное понимание, до определённого момента, благодаря терпеливому отцу. Он хотел нормальных отношений с матерью. Хотел сделать свою семью, своих родителей счастливыми. Но с годами и особенно за последние года два, как нашел амулет, он потерял веру во все это. Папин талисман, мамин ненавистный не_сын_ей_отродье_фей. Какой ребенок после таких внушений продолжит верить в семью как систему? Зачем ему тогда Мэйбл в роли сестры или "мамы"? Потому и хотел он чего-то ярче, мощнее, чем такие детские роли.
Может быть, поэтому, освободившись - читай, сбежав - из тюрьмы, Гидеон пришел домой и даже не удивился, что родители куда-то разбрелись, переоделся, но пошел искать не их, а Мэйбл. И тогда Билл явился к нему с ключом. Ведь и родители не похоже, что ищут его.
Впрочем, теперь ему предстояло найти кое-кого занятного. Точнее наткнуться на него. Мужчина - Гидеон не умел определять возраст на вид - стоял возле чёрного ретро-автомобиля (кажется, папа говорил о подобных, называл шевроле импала; явно рассчитывал, что сынок забудет всю эту чушь с магией и увлечется автомобильной темой) - и совершенно ошарашенно глядел вокруг. Явно приезжий. Конечно, ныне происходящее даже для местных, привыкших ко всякой аномальщине, некоторый перебор, но тут прям на лицо человек, к подобному вовсе не привыкший. Гидеон заметил прыгающий пузырь безумия, издалека направляющийся сюда. И по какой-то причине решил предостеречь потенциальную жертву, так что подошел ближе и подергал за рукав куртки:
- Здрааавствуйте, мистер турист. Кажется, вы невовремя решили заскочить в наши края и полюбоваться крышесносными красотами. Лучше бы вам пойти со мной в более безопасное место. И берегитесь пузырей безумия, они изменят ваш облик или перевернут сознание с ног на голову, - мальчишка неестественно для всей ситуации лучезарно улыбнулся, словно он ведущий какого-то аляпистого шоу, не более, а не ребенок посреди сбрендившего города. Наверняка, со стороны это было на двести процентов дико подозрительно.

Шум нарастал гулом криков и грохота. Воздух нагревался, а свет наливался бордово-красным цветом, как кровь. Гидеон хмурился, вглядываясь в окружающую его атмосферу хаоса, прячась за углами домов, наблюдая за пузырями безумия и стараясь избегать соприкосновения с ними. Становилось жарковато в его пафосном голубом ковбойском костюме, но лучше он, чем уродливая оранжевая роба заключённого. Не то, чтоб он конкретно ненавидел оранжевый цвет, но носить тюремную одежду ему, конечно же, больше совсем не хотелось. Эти нелепые тряпки, старые, затхлые или пахнущие хозяйственным мылом, грубоватые, из-за которых чешется все... кажется, он слишком изнежен, привык уже к выполнению каждой блажи. Легко доставшееся из-за тёмной магии богатство вскружило ему голову и тем паче мальчишку злило, что по стечению обстоятельств он вдруг этого богатства лишился и терпел травлю, давление и побои от надзирателя, благо хоть поклонников нашел. А еще Билл смог прорваться в этот мир и благодаря ему Гидеон со своими поклонниками освободился. Но...
Что-то изнутри не давало ему покоя. Остатки совести и стыда, животного страха. Гидеон растерянно глядел кругом, периодически вытирая лицо от пота, поджимая и покусывая нижнюю губу, ёжась при взгляде на всех страдавших людей, которые бегали и суетились. С одной стороны, ему было плевать. Теперь на его шее висел золотой ключ с летящей звездой и ее радужным хвостом, ключ от шара, в котором драгоценная Мэйбл Пайнс в заточения своих фантазии, зато в безопасности и не обратится в камень или еще в бог знает что или кого. Когда придет подходящий момент, Глифул освободит ее и скажет, что оберегал ее кокон все это время. Они с Биллом сохранили для нее счастливый миг бесконечного одного лета, разве не по-геройски? Тогда она наконец примет его всепоглощающую любовь!
Наверное.
Да разумеется... нифига подобного.
Гидеон был почти уверен в том, что Мэйбл запихнёт ему этот ключ куда-нибудь в... разные "интересные" места, если узнает, что пока она была заперта, ее "дурацкие" дядюшки, "дурацкий" брат, ее эти подружки погибли или ещё как-то пострадали.
Гидеон тяжело вздохнул.
Эта потрясающая девчонка слишком... семейная. Что-то в этом было особенное. Гидеона это раздражало, но в то же время широта ее души искрилась статическим электричеством, искрами по шерсти ее ярких наивных детских свитеров, притягивала его к себе и распаляла желанием обладать, быть рядом, требовать внимания как маленький ребёнок, упорно, упрямо, капризно топая ногами. Наверно, ему просто было обидно, что Пайнсы не захотели его принять. Возможно, если бы он принял предложение дружить, то все было бы нормально. Но ему этого катастрофически мало. Она могла быть стать подругой, "сестрой", "слегка_мамой", но вот загвоздка: Гидеон не знал, что такое семья. У него было некое сумрачное понимание, до определённого момента, благодаря терпеливому отцу. Он хотел нормальных отношений с матерью. Хотел сделать свою семью, своих родителей счастливыми. Но с годами и особенно за последние года два, как нашел амулет, он потерял веру во все это. Папин талисман, мамин ненавистный не_сын_ей_отродье_фей. Какой ребенок после таких внушений продолжит верить в семью как систему? Зачем ему тогда Мэйбл в роли сестры или "мамы"? Потому и хотел он чего-то ярче, мощнее, чем такие детские роли.
Может быть, поэтому, освободившись - читай, сбежав - из тюрьмы, Гидеон пришел домой и даже не удивился, что родители куда-то разбрелись, переоделся, но пошел искать не их, а Мэйбл. И тогда Билл явился к нему с ключом. Ведь и родители не похоже, что ищут его.
Впрочем, теперь ему предстояло найти кое-кого занятного. Точнее наткнуться на него. Мужчина - Гидеон не умел определять возраст на вид - стоял возле чёрного ретро-автомобиля (кажется, папа говорил о подобных, называл шевроле импала; явно рассчитывал, что сынок забудет всю эту чушь с магией и увлечется автомобильной темой) - и совершенно ошарашенно глядел вокруг. Явно приезжий. Конечно, ныне происходящее даже для местных, привыкших ко всякой аномальщине, некоторый перебор, но тут прям на лицо человек, к подобному вовсе не привыкший. Гидеон заметил прыгающий пузырь безумия, издалека направляющийся сюда. И по какой-то причине решил предостеречь потенциальную жертву, так что подошел ближе и подергал за рукав куртки:
- Здрааавствуйте, мистер турист. Кажется, вы невовремя решили заскочить в наши края и полюбоваться крышесносными красотами. Лучше бы вам пойти со мной в более безопасное место. И берегитесь пузырей безумия, они изменят ваш облик или перевернут сознание с ног на голову, - мальчишка неестественно для всей ситуации лучезарно улыбнулся, словно он ведущий какого-то аляпистого шоу, не более, а не ребенок посреди сбрендившего города. Наверняка, со стороны это было на двести процентов дико подозрительно.

Ветка неприятно хрустнула под ногой. Тав замер испуганным оленем и огляделся по сторонам. Он был вором, но одно дело красться в городе, полном шума и людей, а совсем другое - пробираться через бурелом в лесу. Конечно можно было пойти напролом (как обычно делала та же Карлах, подпаливая нежные молодые листочки кустов), но сейчас это было слишком рискованно. Тав оглянулся на Лаэзель и посмотрел так виновато, как только мог.

Будто это вообще на нее подействует.

Это была не первая вылазка в компании гитьянки, но первая, где они вдвоем. И это заставляло Тава двигаться с особенной неловкостью, задевать хвостом кусты и наступать практически на все сухие ветки.

- Упс, - Тав осторожно поднял ногу с растоптанной в труху веточки. Теперь он демонстративно двигался на носочках, стараясь показать, что он не совсем дурак и шуметь не будет. Получалось не очень.

Лагерь остался позади, скрылся за густой листвой. Где-то наверху пели птицы, порхая с ветки на ветку; солнце едва пробивалось и ложилось на разросшийся подлесок скромными пятнами. Здесь пахло перегноем и упоительной свежестью, лесом и жизнью. После смрада мертвых земель, оставленных позади, это ощущалось особенно ярко.

Тав бы с радостью расслабился, распрямил плечи, но беспокойство душило. В лагере остались раненые, над которыми колдовала (во всех смыслах) Шэдоухарт. Тав там только мешался, как и Лаэзель, поэтому они и оправились в разведку.

Врата Балдура были все ближе, а беспокойства в Таве становилось все больше. Город - их конечная точка, место, где точно что-то произойдет. Тав отчаянно надеялся, что все будет хорошо, что все выживут, надают Абсолют по заднице, а потом как следует это отпразднуют. Но червячок сомнения внутри нашептывал, что он не прав. А может это личинка как-то так странно давила на мозги...

Тав тряхнул головой как норовистое животное. Хвост взметнулся и хлестнул идущую позади Лаэзель по ногам.

- Ой, прости! - Тав развернулся и поймал хвост руками, будто только так можно было с ним справиться.

Он открыл было рот, чтобы еще что-то сказать, но так и замер. Где-то рядом раздался шорох.

- Ты слышала? Шорох! И это точно не я.

Ему кажется, что по волосам скачет огромный паук с длинными тонкими лапами. Перебирает ими волоски, пробует на зуб. И каждый ему чем-то не подходит, поиск продолжается. Ему кажется, что в груди катается по ребрам раскаленный стальной шарик. Как ебаный скейтер, спрыгивает с ребра, делает финт, ломая и без того не самую крепкую грудную клетку. Он слышит издалека нарастающий гул, он все приближается, заполняет и на последнем аккорде взрывается оглушительной дробью. Он вздрагивает, ударяясь лбом о что-то твердое, кривится, осознает окружающее пространство с ленцой.

Учеба – это не его. Киса не глупый, он сообразительный, а еще изворотливый и находчивый. Ему не придется выживать за пределами родной альма-матер. Если нужно, он вгрызется в шею любой подвернувшейся возможности, найдет способ. Поэтому на уроках он часто спит, проваливается в глубину обволакивающих и сумбурных событий где-то на грани сознания. Уже который день ему снится что-то мало различимое, раздражающее и каждый раз этот непонятный звон в ушах. Пиздец как раздражает.

Не отлепляя согнутых в локтях рук от парты и не разгибаясь, от поворачивает голову направо. Рука и плечо закрывают обзор, но и этого ему достаточно, чтобы увидеть сидящего рядом Егора. Как обычно необъяснимо далекого, растерянного, ускользающего из его пальцев, как вода. Но ведь он все еще тут, реальный.

И чтобы убедиться в этом неопровержимом факте, он дает команду руке двинуться, хотя бы немного, ближе. Локоть отзывается с неохотой, но с каждой секундой тело все сговорчивее. Он чувствует чужую руку, выдыхает и достаточно резко поднимает голову, выпрямляясь. Теплый, определенно реальный и настоящий и даже никуда не просачивается.

И хоть бы чем занять руки. Невероятно скучно, даже нудно. Он зажимает между пальцами карандаш, перебирает его между костяшками, тот то и дело выскальзывает, падает, раздражает. Взгляд скользит в бок, сосредотачиваясь на тетради Мела. Он зажимает карандаш между двух пальцев и мало осознав еще даже смысл написанного, выводит:

«Менты ищут? Да они свои яйца в штанах найти не могут».

Ремарка кажется ему смешной, поэтому он улыбается широко, пару раз даже водит бровями вверх-вниз в ажиотаже, и довольно смотрит на Егора. Потом до него все же доходит смысл написанного, Иван хмурится и пытается, вспомнить, слышал ли он что-то об этом. Кажется, слышал. И на два следующих сообщения просто кивает. А предложение пойти на базу и вовсе пробуждает в Кисе желание жить. Поэтому он быстро печатает в чат:

«Гендос, я знаю, ты будешь, захвати пива, спаси этот мир от смерти в муках».

Звонок как нельзя кстати. Без разбору Иван скидывает вещи в открытую пасть рюкзака, закидывает лямку на плечи, посматривая то на Мела, но на Хенка.

- Парни, жрать хочу просто пиздец, буквально минута и я вас догоню, – и чтобы составить ему компанию ни у кого не возникло желания, он, расталкивая одноклассников и пару раз больно ударившись коленкой и боком о так не вовремя подвернувшиеся парты, буквально просачивается в коридор. Несется, не разбирая дороги, толкается, слышит в спину «ебанутый». Разворачивается на бегу, сначала показывает палец вверх и улыбается, а потом уже разгибает средний, зато все еще улыбается. Главное – это благодушие, в нем Ване не откажешь.

Он специально спускается в туалет для младших классов, в такое время в этом крыле даже учителей уже нет, лишь бы уборщицу не наткнутся. В кабинке тесно, зато очень безлюдно. Пальцы чуть подрагивают, сжимая косяк. Одна затяжка, и вот уже шумы в голове не кажутся такими недружелюбными. Наоборот, теперь они – его лучшие друзья, шепчут что-то забавное. Киса улыбается и даже посмеивается. Но задерживаться нельзя.

В столовой удается урвать последние две булки, есть действительно хочется чертовски сильно. От травки так почти всегда, зато не развозит и не тянет выпить половину барной стойки, как от порошка. Он догоняет парней на полпути к базе, напрыгивая со спины с зажатой во рту булкой. Вторую немедленно вручает Хенку, стуча его по плечу. Но не по каким-то особым причинам. Ведь правда? Просто булка была в левой руке, Хенк шел слева, так сложились звезды.

– Итак, что там по пропавшим детишкам, какие идеи, банда педофилов, охотники за органами, инопланетяне? Надеюсь хотя бы зонд им в жопу не пихали, такое точно не лечится – и, хотя ситуация вовсе не кажется ему смешной, уж очень не хочется дать ребятам паузу задать неудобные вопросы.

Поэтому весь путь к месту сбора он практически не умолкает. А может так действует трава. Она всегда открывает в нем скрытый в недрах талант к оральному искусству. Это же так называется?.. Правда?

А на базе проще, там Гендос. Ладно, там не просто Гендос, там Гендос и ПИВО. Рюкзак падает где-то у входа, а Киса падает на диван. Каждый его мускул расслабляется, он буквально растворяется в обивке, как жижа, стекая пониже. Взлохматив волосы, поднимает руки вверх.

– Гена, ты не поверишь, какие-то нехорошие люди воруют детей, только подумай, завтра это может быть один из нас, то есть понимаешь, ИЗ НАС, прости, но ты для этой роли уже староват, – сокрушается, подскакивая с дивана со смехом и попутно уворачиваясь от кулака Гены, в котором тот зажал бутылку пива.

– Это я к чему, предлагаю найти ублюдков, пока они не нашли нас первыми, в ментов веры нет, они не почешутся, пока сверху не прилетит, – крышка с горлышка отлетает на пол, а Кислов уже ловит языком стекающее по стеклу пенное.